Журавлев Д.А.

Советско-финляндская война 1939 - 1940 гг. в воспоминаниях медиков

Все менее применимым в отношении Советско-финляндской войны 1939 – 1940 гг. становится термин «неизвестная». Произошло это в последние десятилетия и в первую очередь, в результате исследований историков. Как отечественные, так и зарубежные специалисты изучают различные аспекты боевых действий, политической истории, экономические и социальные страницы войны. В научный оборот было введено много новых источников. Однако менее всего это коснулось мемуарной литературы. Вместе с тем, воспоминания могут служить дополнительным источником информации, вследствие наличия ряда важных деталей и самостоятельных оценок[1].

В полной мере это относится и к воспоминаниям медицинских работников, прошедших испытание Советско-финляндской войной. В нашем распоряжении не так и много подобных источников. Попытаемся рассмотреть их, дать характеристику.

Военные медики, те, кто проделал основную работу в период боевых действий 1939 – 1940 гг., М.Н. Ахутин, С.И. Банайтис, П.А. Куприянов, М.И. Черняк, не оставили воспоминаний об этом времени. Мы имеем в распоряжении лишь их научные работы[2], где в фокусе исследователей находятся лишь узко специальные вопросы.

В послевоенный период медики крайне редко касались времени Советско-финляндской войны. Известный отечественный хирург, главный хирург 9-й армии в 1939 – 1940 гг. А.А. Вишневский проигнорировал указанные события, и предпочел начать свое изложение в рамках книги «Дневник хирурга» лишь с 1941 года.

Нет смысла говорить о наполнении воспоминаний высокопоставленных руководителей советской медицины в рассматриваемый период[3]. В лучшую сторону отличают воспоминания Ефима Ивановича Смирнова, являвшегося в рассматриваемое время начальником Санитарного управления РККА. В них большое внимание уделяется анализу деятельности военно-санитарной службы, а также, отчасти гражданского здравоохранения в период боевых действий. Однако в большей части автор воспроизводит хрестоматийную схему, выбирая для своего изложения нейтральные сюжеты, отвечающие идеологической направленности того времени. Особенно характерно это для мемуаров Г.А. Митерева, бывшего в то время наркомом здравоохранения СССР. В отдельных случаях, на страницах его воспоминаний встречается прямое искажение фактов. Это относится к тезису о крайне незначительном числе обморожений в Красной армии. По его словам, солдат и командиров в условиях фронтовой полосы от обморожений спасали теплая одежда и обувь, а также спирт и водка, выдававшиеся с января 1940 г.[4] Подобные односторонний взгляд на происходившее характерен для всего повествования Г.А. Митерева.

Валентина Валентиновна Гориневская (1882—1953) – известный отечественный хирург, травматолог; великолепный специалист, яркая личность. Казалось, того же стоило ждать и от ее мемуаров. Однако, ожидания, к сожалению, не всегда оправдываются. Воспоминания В.В. Гориневской, которые она стала записывать к концу своей жизни, так и не были не только опубликованы, но и даже подготовлены к изданию. В нашем распоряжении лишь рукопись Валентины Валентиновны – 23 тетради, которые вместили важнейшие события из жизни известного врача. Советско-финляндской войне она посвятила две тетради.

То обстоятельство, что автор вел записи в конце 40-х годов, несомненно, отложило отпечаток на их характер. В.В. Гориневская стремится к описательной части, и если и дает оценки, то каким-то локальным событиям. Прямолинейность и открытость уступили место осторожности и взвешенности.

Вместе с тем, на страницах воспоминаний находят отражение и отдельные «нефасадные» стороны деятельности медицинской службы Красной армии. Вот что сообщает о первых днях войны автор: «Я уже собралась уезжать, но в это время замнаркома, который тогда был в Ленинграде, вызвал меня и предложил поехать на несколько дней в командировку в Петрозаводск, где в то время уже скопилось довольно большое количество раненых, которые размещались в госпиталях – школах, и где, как он узнал, врачи совершенно растерялись, и не знали, как им надлежит действовать. В Петрозаводске я действительно увидела, что там полная растерянность. Я остановилась в гостинице. В буфете – никаких продуктов, вообще с продуктами в Петрозаводске было плохо»[5]. Поразительно в этом рассказе то, что ответственные за прием и размещение раненых и больных лица бездействовали в данное время, в связи с тем, что был выходной день и все свое время они посвящали своему дому, в частности, прогулке с детьми, при этом число нуждавшихся в экстренной медицинской помощи росло с каждой минутой. Открывается перед нами истинное положение в городе: «Картина была потрясающая: прибывшие раненые валялись в шинелях на каменных лестницах и на полу в коридорах. Сонный дежурный врач, которого вторые сутки не сменяли, что-то регистрировал, записывал, но довольно бестолково. Ни санпропускник, ни перевязочный, ни операционный блок не были налажены. Нигде не видно было ни врачей, ни рабочих, которые подготавливали помещения»[6]. В этих условиях раскрывается пылкая натура Валентины Валентиновны, которая устраивает скандалы и заставляет работать медицинский персонал, вместе с тем, запуская тяжеловесный механизм бюрократического аппарата в Петрозаводске. Она сама занимается мытьем прибывших раненых. По прибытии в Ленинград, В.В. Георгиевская была направлена налаживать работу хирургов в районе Терийоки. На ее долю выпала большая работа, вместе с тем, условия деятельности были сравнительно неплохими. Полевые подвижные госпитали, к которым была прикреплена Гориневская, располагались в немногочисленных оставшихся зданиях дач на берегу Финского залива. Это облегчало жизнедеятельность хирургов, спасало жизни раненых. Сообщает автор о госпитале «Народной финской армии», отличавшимся от остальных по всем параметрам – полностью сохранившиеся здание, великолепное оснащение. Вследствие этого, было принято решение доставлять сюда наиболее тяжело раненых из других госпиталей, что было связано, по-видимому, с малой загрузкой данного лечебного учреждения.

На страницах воспоминаний Валентины Валентиновны мы находим любопытнее детали обмундирования врачебного состава в данное время: «…начальник госпиталя Штейн мне выдал полное обмундирование. Особенно мне пришелся по вкусу желтый тулупчик на бараньем меху с серым барашковым воротником. Мне в нем было тепло и уютно, и я в нем прощеголяла не только всю Финляндию, но и все зимы Великой Отечественной войны. Шлем с Красной звездой придавал мне воинственный вид. Валенки так и остались разные, выданные в Ленинграде на складе (по поводу этих разных валенок надо мной потом много смеялись). Во всяком случае мне было тепло и я не боялась жестоких финских морозов»[7].

Не смогла В.В. Гориневская обойти наиболее животрепещущие темы, которые стали предметом мифотворчества, а именно «кукушки» и финские мины.

Неоднократно Гориневская сообщает о неподготовленности как отдельных лиц, так и целых лечебных учреждений к тяжелейшей работе в этих непростых условиях. И из ее воспоминаний следует, что шел естественный отбор – либо медицинские работники приспосабливались к подобной обстановке, включались в работу, либо исчезали, и для этого существовали вполне легальные основания. Были и врачи и средний медицинский персонал, который не сработался с коллективом и отправлялись в Ленинград.

Финальная часть посвящена поездке в Выборг и представляет определенный интерес: «Среди общего разрушения вдруг следы какого-то домашнего уюта. Вот дом с выломанной стеной, а во втором этаже застланная шелковыми одеялами деревянная кровать. На выбитых окнах треплются ветром кружевные занавесочки. Над разрушенной булочной висит уцелевший золоченный макет – знаменитый «выборгский крендель». Рядом разбитые двери и полуразрушенная стена – стоят столики. Покрытые скатертями, на одном чашка недопитого кофе. Страшное сочетание – полного разрушения с уголками нетронутого быта. Склады и магазины охраняют наши часовые. Ужасная картина разрушенного, сгоревшего города»[8].

Известный отечественный хирург Федор Григорьевич Углов (1904 – 2008) участвовал в Советско-финляндской войне, был старшим хирургов в одном из батальонных пунктов медицинской помощи на Карельском перешейке. Первое издание его воспоминаний вышло в 1974 году, последующие не претерпели радикальных изменений в интересующем нас аспекте. Боевым действиям 1939 – 1940 гг. автор посвятил целую главу, названную им «На той войне, незнаменитой…» На страницах книги большое число деталей, описание быта и условий деятельности медицинского состава в армейском районе (колоссальный объем работы хирургов), эмоций автора. Примечательно в этой связи описание состояния автора в момент получения известия об окончании войны: «Известие об этом было неожиданным, и наша тогдашняя радость не поддается описанию. Каждый как бы с удивлением и даже недоверием осматривал себя: вот я, целый и невредимый, а побывал среди тысячи смертей, и хотя втайне надеялся, что вернусь домой, но слепой огонь косил всех, не разбирая, и что ему было до чьих-то переживаний, ведь сколько их, товарищей, осталось тогда лежать на снегу…»[9].

Отдельные истории, вследствие своей драматургии, психологизма, достойны занять место среди произведений художественной литературы. Особо стоит отметить эпизод из финальной части книги, смерть от пули снайпера в последний день войны штабного шофера Виктора. Федор Григорьевич достаточно подробно останавливается на медицинских аспектах, описывая наиболее интересные случаи, останавливаясь на организации лечения раненых, характеризуя поражения военнослужащих в период боевых действий. Стоит отметить и следующее наблюдение, важное также потому, что исходит от медика. Ф.Г. Углов описывает так называемый «поствоенный синдром», когда организм, мобилизовавший все свои силы для противостояния сильнейшим нагрузкам, условиям жизни и деятельности, получив расслабление, начинает компенсировать затраченные силы и полученные травмы. Появляется недомогание, нервная система напряжена, «возникла необходимость дать отдых телу, спасти себя от немыслимого, всюду преследующего холода, прислушаться к тому, что происходит в собственном организме». Вместе с тем, видна строгая самоцензура автора. Ф.Г. Углов старательно обходит политические и военные перипетии, отказываясь от интерпретации событий. Недостаткам, которые в большом числе были присущи медицинской службе Красной армии в данное время, также нет места в данной книге. В частности, затрагивая вопрос об обморожениях в Красной армии во время войны, Ф.Г. Углов делает следующую, весьма характерную ремарку: «Впрочем, об этом много рассказано в книгах, повествующих о войне с финнами, а с чисто медицинской точки зрения этот вопрос освещается в специальных монографиях»[10].

В последнее время все большее внимание исследователей привлекает относительно новое для нас направление исторической науки как устная история, сложившееся в Западной Европе и Северной Америке в конце 1960-1970-х гг.[11] Использование методов устной истории помогает преодолеть скудность источников по некоторым темам, взглянуть на них с иной стороны. Подлинно научных исследований, затрагивающих Советско-финляндскую войну, выполненных в этом направлении, крайне мало, результаты подобных исследований малодоступны.

С определенными оговорками сюда можно включить ряд проектов, ставшие известными в последнее время. В данном случае стоит назвать интернет сайты Артем Драбкина «Я помню» (www.iremember.ru) и Баира Иринчеева «Линия Маннергейма» (www.mannerheim-line.com), широко использующих материалы своих «полевых исследований» при издании монографий.

Воспоминания Георгия Васильевича Прусакова, санитара 100-го отдельного добровольческого лыжного батальона. Они являются наиболее яркими, содержат множество деталей. Г.В. Прусаков ушел на фронт добровольцем, работая в Центральном котлотурбинном институте, он, как и ряд его товарищей, добровольно вошли в состав лыжного батальона. Он формировался «на базе Инженерного училища, которое дислоцировалось тогда в Инженерном замке». Георгий Васильевич сообщает о большом внимании к лыжной подготовке бойцов, об отличном вооружении батальона. Санитаром Прусаков стал отчасти случайно. В юношеском возрасте он занимался в лагере Осоавиахима, где освоил навыки оказания медицинской помощи, и потому на учениях зимой 1939 года он продемонстрировал свои умения. На это обратил внимание начальник санслужбы батальона, слушатель 5-го курса Военно-медицинской академии. Так Прусаков попал в санитарную часть, состоявшую из пятерых санитаров и одного врача. Основной задачей санитаров являлась эвакуация раненых до ближайших пунктов медицинской помощи. Вместе с тем, не приходилось забывать и о боевых задачах: «.. что такое санитар - в боевых порядках, пока раненых нет вокруг тебя, помощь оказывать некому, перевязывать некого, стреляешь, если есть в кого стрелять. То есть самая нормальная служба, без всяких преимуществ, связанных с пребыванием в тылах, да у нас и тыла-то не было как такового»[12].

Довольно подробно останавливается Г.В. Прусаков на обмундировании и экипировке лыжников. «У нас была специальная одежда. Альпийские костюмы, на шерстяном ватине. Двусторонняя. С одной стороны белая маскировочная, а с другой стороны темно-синяя повседневная - когда нам не надо было прятаться, на марше где-нибудь. Белая ткань была плотная, но достаточно мягкая, не брезент. Капюшоны были пристегивающиеся соответствующие. Это была верхняя одежда. Затем валенки и сапоги, причем сапоги не обычные, а сшитые по специальному заказу. Сапоги предусматривали возможность крепления к лыжам скобяными креплениями. У них был продолговатый прямоугольный носок, широкий рант, чтобы можно были зацепить, широкий каблук, слегка наклонный, для того, чтобы можно было застегнуть задний ремень. Затем на подъеме был ремешок с пряжкой, чтобы нога не болталась, можно было затянуть, и ремешок на подъеме, чтобы тоже можно было затянуть. Это что касается сапог. Затем выдавали по две пары носков, потом у некоторых было больше чем две пары. Обычные носки хлопчатобумажные и шерстяные носки, причем такие, довольно солидные, толстые, в сапоге тоже тепло было. Что еще? Верхнюю одежду я рассказал. Нижнее белье было нижнее. Костюмы были не лыжные, но типа лыжных. Шаровары с перемычкой, и фуфайки, но это на самом деле не фуфайка, а рубашка, длинные рукава манжеты вязаные, воротник такой, но невысокий, и то и другое из верблюжьей шерсти. На голове подшлемник вязаный, у меня недавно его моль съела, я его выбросил. Подшлемники вязаные, и мы в теплую погоду, хотя тепло почти не было - все время под 40 градусов - их скатывали, и еще козыречек выпускали. Буденовок не было. Только подшлемник, каска и капюшон. Помимо этого, у нас были гимнастерки и шаровары, как у всех, форма, все-таки. Какие-были петлицы, не помню, не обращал внимания. Подсумки были по-моему белые, а у части их нас были скорее сумки для дисков, для ППД. С одной и с другой стороны. По два диска влезало. Они перекидывались через плечо и был еще ремешок, чтобы не болтались. Гранатной сумки у меня не было. А у остальных были гранатные сумки. Противогазные сумки не носили. Был у нас обычный сидор. Ватников у нас не было, ватный костюм у нас был. Каски были круглые, обычные, без гребешка. Часть касок была выкрашена в белый цвет. Были рукавицы с пальцем для стрельбы и перчатки. Низ был тонкий брезент, а верх коричневый, мохнатый. Внутри был ватин».

Отмечает Георгий Васильевич и особенности оснащения санитаров: «У нас как у санитаров не было повязок с красным крестом или каких-то других знаков отличия. Но нас же было пять человек, нас все в батальоне знали в лицо. Единственное, что у нас было - это сумки санитарные. При этом мы носили их, как правило, не крестом наружу, а крестом внутрь». Последнее было связано с необходимостью маскировки, так как красные кресты демаскировали на снегу.

Наиболее серьезные столкновения батальона произошли с частями шведского добровольческого корпуса. В результате боев из 764 человек в подразделении осталось лишь 136.

Как санитар Г.В. Прусаков останавливается на потерях среди личного состава: «Много было обмороженных, хотя жир гусиный был против обморожения. Причем многие сами виноваты, что обмораживали ноги - пришли на привал, вытащи валенки из вещмешка, одень их. Нет, ходят в сапогах! Вот так многие и морозились».

Запомнился Прусакову последний день войны, его он описывает детально: «…по подразделениям, по цепочкам, по личному составу была команда - в 12 часов 13 марта должен быть прекращен огонь. И утром такая канонада была - как с нашей, так и с финской стороны! Лупили как могли. В 12 часов - муха пролети, слышно было бы. Ни одного выстрела. Мертвая тишина. Даже не верится, что так могло быть. А потом начали приходить в себя, начали кто что мог бросать кверху… У меня лично было какое-то безразличное состояние. Вроде все оборвалось, вроде все кончилось. Была неудовлетворенность какая-то, а вроде так должно быть. Полная неопределенность».

Откровенен автор в связи с незаслуженно забытой наградой: «За финскую войну я представлялся к награде, но это потом все похерилось».

Интересны и выводы, сделанные участником двух войн: «Что больше всего запомнилось в ту войну? Больше всего запомнилась несостоятельность нашей армии, потому что с такой горсточкой, как враждебная страна мы не смогли разделаться как следует и вовремя… Нам показали, как надо воевать. И для нас значимыми оказались бои за эти острова. Правда, потом, в Отечественную войну, через отголоски финской войны, может быть, мы показали, как надо воевать».

Данные воспоминания являются практически единичными. С сожалением стоит признать, что время для сбора материала безвозвратно потеряно. Участники тех событий в подавляющем большинстве ушли из жизни. В результате, мы обречены использовать мало информативные и часто необъективные воспоминания. От нас удалена эмоциональная сторона происходивших событий, отдельные детали, краски времени. И если в историографии Советско-финляндской войны остается все меньше лакун, то относительно воспоминаний данный пробел невосполним. Стоит пожелать новому поколению исследователей быть более внимательными к потенциальным мемуаристам при изучении отдельных малоизвестных тем.

Автор статьи: Журавлев Д. А., к.и.н., в.н.с. сектора истории медицины.